Мою мысленную экскурсию прервала атмосфера физического напряжения в комнате. Когда я вернулась к действительности, Маргарет была такой напряженной, что на шее выступали жилы, и даже сзади мне было видно, что ее челюсти крепко сжаты. Брета громко всхлипнула. Ее старшие сестры втянули головы в плечи. Эмин говорил об Алексе, и пока что сдерживаемый гнев в комнате готов был вот-вот выплеснуться. Возможно, они не особенно радовались счастью Майкла, но Алекс почему-то очень их бесил.
Лицо на экране умолкло на несколько секунд, чтобы отпить жидкости через соломинку.
— Здесь должен бы находиться еще один человек, но, опасаясь гнева моей семьи, он может прислать представителя.
Ведьмы, обернувшись, посмотрели на адвоката, сидящего справа от нас. Тот кивнул и не особенно приятно улыбнулся им.
— Я с сожалением уступил желаниям моей семьи и ничего не оставил Падригу Гилхули.
Адвокат, представлявший, как я догадалась, этого самого Гилхули, нахмурился; спина Маргарет слегка расслабилась.
Лицо продолжало:
— Пусть Падриг знает, я был очень рад принять его в нашу семью. Может быть, он потребует через суд часть наследства. Одно из благ быть мертвым заключается в том, что мне не придется разбираться с этим. Оставляю живым эту семейную распрю и все прочие, что мне приходилось выносить.
Мне причиняет немалую боль то, что в нашей семье одни раздоры. В попытке покончить с ними, пусть даже после моей смерти, я придумал занятие, которое потребует от вас совместных действий.
Все в комнате напряглись.
— Как ни странно, я возлагаю на него какую-то надежду — назовите это, если угодно, нелепым оптимизмом умирающего. Я попросил Маккафферти и Макглинна, после того как будет прочитано завещание, раздать вам всем по конверту. Оба крючкотвора, конечно же, возражали, говорили, что это неподобающе. Протестовали они, пусть и очень мягко, разумеется, с целью обезопасить себя, случись что, однако потребовали за это усилие дополнительный гонорар. Они так привыкли к роскоши на Сент-Стивенс Грин, что не смогли отказаться от моей просьбы, особенно когда я сказал им, что найду других душеприказчиков.
В каждом конверте находится указание, которое вкупе с остальными приведет к обнаружению предмета, обладающего большой ценностью. Одно указание само по себе ничего не даст. Некоторые из них ведут к сведениям об этом предмете, другие указывают на его местонахождение. Словом, чтобы найти его, вам нужно действовать сообща. Деликатничать я не намерен. Если вам нужна причина, чтобы участвовать в поисках, позвольте напомнить о том, что я уже сказал. Те, кто получил от меня что-то ценное, вполне могут обнаружить, что полученное стало никчемным. Этот предмет, если вы его найдете, обладает достаточной ценностью, чтобы помочь всем вам. Я хочу, чтобы вы приучились действовать и жить в согласии. Очень сомневаюсь, что вы на это способны, однако искренне надеюсь, вы докажете, что я не прав. Если нет, то нечто поистине замечательное и бесценное останется спрятанным, может быть, навсегда. Больше мне сказать нечего.
Рядом с лицом появилась поднятая рука, жест этот можно было истолковать как повеление уйти то ли оператору, то ли всем нам. Камера немного отъехала от лица, на экране появились еще трубки и больничные принадлежности, ряды банок с таблетками на прикроватном столике. Бирн не произносил ни слов любви, ни даже прощания, изображение умирающего с изборожденным морщинами страдания лицом медленно темнело.
Минуты две мы сидели, глядя на пустой экран, и обдумывали последние слова Эмина Бирна, слышались только негромкое шипение телевизора, тиканье часов в коридоре, крики птиц за окнами, шелест пальмовых листьев и где-то вдали негромкий рокот волнующегося на ветру моря.
Брета пришла в движение первой.
— Оху пост, папа, — вздохнула она, поднявшись из кресла и направляясь к двери. — Прямо-таки оху пост.
— Что это значит? — недоуменно прошептал мне Алекс.
— Думаю, второе слово означает «поступок», а первое — прилагательное от слова на букву «х», — прошептала я в ответ.
Алекс посмотрел на объемистый удаляющийся зад Бреты и неодобрительно покачал головой. Я подавила улыбку. Алекс много лет прослужил судовым казначеем в торговом флоте, но я ни разу не слышала, чтобы он сквернословил или хотя бы чертыхался. Сама же… Но хватит стереотипов.
Твидлди нервно откашлялся, давая понять, что нужно перейти к более официальной части процедуры.
— Очень необычно, — начал он. — Думаю, мисс Брете Бирн нужно присутствовать? — обратился он к Твидлдуму.
— Совершенно необычно. Ей надлежит быть здесь, — ответил Твидлдум. Твидлди принялся с неловкостью перебирать бумаги. Дейрдре раздвинула шторы. Я увидела Брету, шедшую через сад к морю.
— Предлагаю устроить небольшой перерыв, — сказал Твидлдум. — Дейрдре, — обратился он к служанке, — может, вы нам принесете чаю, а мистер Дэвис, — сказал он, понимая, что не следует просить Джона о чем-то обременительном, поскольку тот по ходу просмотра пленки несколько раз выходил в коридор, — пойдет попросит мисс Бирн оказать нам любезность, вернувшись в дом.
Сидевшие перед нами потрясающие пятеро поднялись, будто солдаты по команде, и колонной по одному вышли из комнаты. Разумеется, никто не предложил остальным присоединиться к ним или осмотреть дом — они предоставили Алекса, меня и адвоката Падрига Гилхули самим себе; Твидлдум и Твидлди возились с бумагами и конвертами. Поняв, что нам нужно оставаться в библиотеке, я с облегчением поднялась с неудобного стула и, не опасаясь наступить на черепаху, поскольку Брета забрала ее с собой, потянулась и стала осматривать комнату; в застекленную дверь было видно, как Майкл Дэвис бежит трусцой в ту сторону, куда ушла младшая дочь Бирна.